страница 7

писал, что я не знаю, да мне и неинтересно знать, как все это называется. Может быть, если бы наши жизненные орбиты сошлись, то в этой точке возник бы замечательный по богатству человеческий союз! Может быть, если бы наши орбиты сошлись, то произошла бы яркая вспышка романтических чувств, одуряющая попойка страсти и... наши пути давно бы разошлись, оставив в наших душах, может быть, сладкое, а может быть, и горькое воспоминание. Все это - может быть. Наши пути не сошлись! Я об этом никогда не задумывался, да и не надо. Вы плели свою жизнь, я - свою. И все-таки наши жизни идут параллельно. Да! Это так! Представляете Вы себе рельсы? Говорят, что это, с точки зрения геометрии, не идеальные параллели. И все-таки они не сходятся. Но они рядом. Они беседуют друг с другом на бесконечных километрах длинного пути. Они неотделимы, ибо это катастрофа! Но иногда весело постукивающие стрелки, меняя ритм движения, переводят одну линию в другую, и тогда рельсы сходятся, ласкают друг друга, здороваются, обнимаются, и... снова идут бесконечные пути, снова расходятся до нового свидания друзья-параллели. Вот так я представляю себе нас с Вами, Людмила! В долгих думах я никогда не мог объяснить себе причин той громадной заинтересованности нас друг в друге. И я бросил поиски объяснений. Но какой гордостью отзываются в моей душе Ваши слова о том, что "никто и никогда так не играл струнами моей души, как Вы, и никогда ни у кого цель этой игры не была благороднее Вашей, хороший Вы мой!" Это признание я глубоко сохраню в своей душе как свидетельство чистоты, которую я обрел в Вас и пронес через годы, через тысячи соблазнов и грехов обыденной жизни.

      Я бы сейчас мог многое рассказать о себе, о своей жизни, о которой, как Вы справедливо пишете, я совсем мало Вам рассказывал. Но это будет, обязательно будет! А сейчас мне хочется сказать о Вас, ибо я начал именно с этого.

      Вы никогда не сможете представить себе, как я удивлен, как скорблю я о том, что Вы не смогли создать себе жизнь, достойную Вас. Эта моя мысль проходила через многие письма к Вам. Я знаю, что Вы не сможете дать мне ответа на мою глубокую скорбь. Есть много вокруг драм и человеческих бед и несчастий. Есть много вокруг неосуществленных мечтаний и трагических разочарований. Но, оценивая Вас как человека, я не могу примириться с тем, что жизнь одолела Вас, а не Вы - жизнь. Что значит жажда жизни и любви, о которой Вы пишете? В чем она у Вас проявилась? К каким выспренним высотам эта жажда привела Вашу талантливую, красивую душу? Должны же Вы в конце концов предстать перед судом своих собственных воззрений! И пусть я жестоко и больно коснусь Ваших незаживающих ран, но я должен задать Вам эти вопросы хотя бы для того, чтобы Вы в Ваши 32 года поняли, что жажда жизни и любви - это не простые и шаловливые слова, а созидание; полет человека, а не парение!

      Я тоже мог за свои 49 лет говорить неоднократно о жажде жизни и любви. Я эту жажду претворял в реальные факты, делал много хороших и дурных поступков; имея много денег, вкушал, что называется, от древа добра и зла, любил по полчаса и по десять лет, дружил, обладал, сам отдавался, завоевывал, играл Бетховена почти продажным женщинам, чтобы проследить, как это на них действует, лепил себе кумиров из ничтожеств и проходил мимо [подлинных] кумиров из опасения, что они - ничтожества!

      Но, упиваясь радостью, плача от горя, стыдясь себя за мимолетные похоти, проклиная себя за боль и муки, доставляемые другим, я держал всегда свою генеральную линию жизни в полной целости и неприкосновенности. Этой жизни я не искал в случайностях, а создавал ее закономерно силой и глубиной реальных чувств, а не кажущихся привидений. И если в жизни моей случились драматические