страница 2

объявлял еретическими и космополитическими! С точки зрения композитора, попытки догматизировать песенное творчество, направлять его по одному-единственному руслу могут привести лишь к полной обезличенности талантов.

          А с другой стороны - как непохож был Дунаевский на некоторых "серьезных" музыкантов, которые снисходительно, а по сути дела с барским эстетством оценивали так называемых "народников" - мастеров игры на народных инструментах.

          А. Левиновский вспоминает, как влюбленно относился Дунаевский к "поэту баяна" - Ивану Паницкому. Однажды, во время своих гастролей в Саратове, композитор целый вечер слушал Паницкого на его квартире, а потом писал ему: "Скажу без преувеличения, что я готов слушать без конца Вашу поэтическую игру. После встречи с Вами баян стал для меня открытием"3.

          Надо полагать, что выразительную силу искусства Паницкого Дунаевский видел не только в том, что баянист волшебно преображал интонации русских народных мелодий. Вне зависимости от того, что играл Паницкий (а в его репертуаре были и произведения Баха, Моцарта, Бетховена, Дворжака), он был для композитора олицетворением истинно народного музыканта. Здесь уместно вспомнить, в чем видел Дунаевский проявление русского духа у величайших классиков русской музыки - Глинки, Чайковского, Бородина, Рахманинова и других: "Они национальны и тогда, когда в их произведениях нет внешне ощутимых признаков национальных интонаций. Они национальны потому, что выражают жизненные черты русского народа, его мысли и чувства..."4.

          Русский фольклор - давняя любовь Дунаевского, и образная структура многих его сочинений возникла на основе именно этой любви. "Он воскресил в советской музыке мягкий распевный мелос лирической частушки, подготовив почву для последующих исканий В. Соловьева-Седого, Б. Мокроусова", - справедливо заметил И.В. Нестьев5. И действительно: снова и снова вслушиваемся в такие песни Дунаевского, как "Если Волга разольется", "Разливается, рассыпается за рекой соловей", "Ох ты, сердце, сердце девичье", "Вьется дымка золотая придорожная", "Не ходи ко мне, Никита, не волнуй девичью кровь"- в них, несомненно, угадывается будущий Мокроусов с его чарующей непосредственностью и русской задушевностью, будущий Соловьев-Седой с его лиризмом и мягким добрым юмором. Почему же у нас до сих пор нет специального исследования о глубоком и постоянном интересе Дунаевского к русскому фольклору, о его поистине композиторском подвиге в деле обобщения эмоционально-выразительных интонаций народных песен? Ведь благодаря этому обобщению и была проложена столбовая дорога для развития советской песни. "Мне думается, - пишет музыковед М. Бялик, - что творчество В. Захарова и В. Соловьева-Седого отчасти заслонило от музыкантов интереснейшую тему "Дунаевский и русская народная песня". А ведь по широте охвата фольклорных жанров он вряд ли имеет себе равных"6. К этим словам вряд ли что можно добавить - они точно обозначили причину создавшегося положения.

          Уже в своей первой оперетте "Женихи" Дунаевский опирался на бытовые интонации русских песен. И пусть в увертюре тема "Во саду ли в огороде" возникает в забавном обрамлении из мелодий Кальмана, Легара и "Со святыми упокой" (это обусловлено стремлением автора "уведомить" публику, что ее ждет веселое пародийное представление), - однако, рассматривая структуру "Женихов" в целом, можно заметить попытки композитора весьма серьезно следовать традициям обращения к фольклору, традициям, идущим от мастеров оперной и симфонической музыки. Не зря критик Михаил Загорский, в свое время много писавший об опереточном жанре, назвал в этом плане двух великих вдохновителей Дунаевского - Мусоргского и Стравинского. А Эмиль Бескин в одной