страница 2

Я села за стол, положив рядом письмо, и за все время трапезы не притрагивалась к нему, лишь изредка поглядывая плотоядно на него.

      Кончив кушать, ушла в свою комнату и только там медленно извлекла письмо из конверта и прочла его. Меня сразу же очень тронуло то, что оно не было отпечатано на пишущей машинке. Ваши вопросы, заданные самому себе и оставшиеся без ответа до "другого раза" (?), как и следовало ожидать, заинтриговали меня. Как долго мне придется ждать этого "другого раза"?

      Да, забыла поблагодарить Вас за ноты. Правда, они все У меня есть, но мне ценен сам знак внимания.

      В "Лунном вальсе" покоряюсь Вашим требованиям и авторитету, хотя, нужно сознаться, убедить меня полностью Вам не удалось. Ведь когда я беру ре-чистое в скрипичном ключе, я беру такое же и в басовой партии. Хотя, правда Ваша, теоретик я очень плохой, и даже больше - совсем почти незнакома с теорией. Кстати, о знакомстве. Уж, видно, суждено мне первой делать шаги в этом. Скажите же, как обращаться к Вам, ведь я не знаю Вашего имени, а по фамилии называть все время как-то неудобно.

      Простите за бессвязное письмо, но сейчас поздно, а с дороги, да еще плюс после ванны и хорошего ужина - ужасно хочется спать. Но клянусь своей бородой - или (что звучит солиднее) клянусь маршем из "Цирка" - буду стараться, чтобы последующие письма были интереснее.

      Пока желаю Вам спокойной ночи, разве может что-либо соперничать сейчас с хорошей постелью!

      Да будут удачи сопутствовать Вашу поездку на юг.

      Людмила

      Щербиновка, 9/VII-37 г.

      Из другой комнаты доносится хорошая музыка, а мне еще надо оторвать ноги от пола и подняться с кресла, чтобы выключить лампу и бухнуться в постель.

      Dixi!

      (По-латыни это значит: нет больше пороха в пороховницах.)

     

        Ленинград, 23/VII-37.

      Я с удовольствием прочитал Ваше очаровательное, живописное письмо. Пожалуй, в нем самом Вы ответили на то, о чем я обещал Вам сказать "в другой раз". Я получаю очень много писем. Помимо обычной остроты и любопытства, связанных с перепиской со многими неизвестными корреспондентами, я ищу в этих письмах отзвуки нашей жизни. Я ищу в них между строк чувства и помыслы нового нашего человека. Получаю ли я то, что ищу? Как иногда. Конечно, не на все письма я отвечаю. Причины ясны. Но если я улавливаю в письме нечто такое, что отвечает моей огромной пытливости, то я проникаюсь к этому корреспонденту чувствами нежности и веду с ним переписку до той поры, пока его письма отвечают основной идее переписки.

      Для того чтобы я был правильно и исчерпывающе понят, надо многое говорить о себе. Получилось бы длиннющее письмо, которое могло бы Вас утомить, а меня отвлечь надолго от уймы дел, которые стараюсь сейчас закончить перед отъездом. Поэтому длинный разговор отложим до "другого раза". Вы в этом "другом разе" уже не смеете сомневаться. Сейчас скажу кратко: художник должен, как губка, впитывать людей и окружающую действительность. Мне 37 лет, я прожил, как мне кажется, интенсивную и не лишенную хорошего содержания жизнь. И тем не менее я никогда не говорю про новые явления, что я их уже где-то видел, где-то и когда-то испытал. В каждом человеке есть что-то новое. А особенно в новом, юном советском человеке, формирующемся иначе, на другой закваске, чем формировались мы, люди среднего поколения. (Вы заметили, что я из деликатности не сказал о себе: "Люди старшего поколения".)

      Так вот, милый человек, в письмах скрещиваются самые разнообразные струи, мысли, желания. Многое в них покрыто пылью и плесенью старого, многое сверкает радостью и полнокровием нового, нынешнего. Ваше письмо отличается вторым признаком, и оттого оно мне дорого и приятно. Впрочем, это предварительное впечатление, которое