страница 32

от этого легкомысленного поступка. Такое же, очевидно, опьянение природой и сознанием, что они существуют, чувствуют и телята, носящиеся задрав хвосты по зеленой лужайке, извините за сравнение.

      Ну, кажется, пора кончать письмо.

      С трепетом буду ждать Вашего ответа, мнения и совета. По крайней мере, объемом письма я Вам угодила. Да? Так смените же гнев на милость, не браните больше Вашу бедную "смеющуюся Людмилу".

      30/V-48 г.

      P. S. Ни в какие стандартные конверты мое письмо не входит, поэтому пришлось делать самодельный конверт. Скоро, очевидно, придется отсылать письма бандеролью.

      Л.

     

        Москва, 5 июня 1948 г.

      Прочитал Ваше письмо. Тут уж подлинно скажешь: :М-да-а-а-а! Но давайте по порядку. Прежде всего я очень Рад, что Вы выздоровели и, как бы там ни было, прошу принять мои поздравления с рождением сына. Это существо ни в чем не виновато, и давайте пожелаем ему здоровья и хорошего роста. Я немного растерян в своих мыслях и не знаю, выражать ли Вам сочувствие или, честно говоря, ругать Вас.

      С одной стороны, передо мной трудный и мучительный, полный тревог и смуты путь человека. С другой - совершенно неожиданное для меня опровержение всех моих представлений о нормальных человеческих характерах, чувствах и взаимоотношениях. А самое главное, Вы предстаете передо мной с таких сторон, о которых я не догадывался и которых, прямо скажу, я не хотел бы знать о Вас. Не то, что Вы разрушили свой образ, живший у меня так нерушимо и целостно со дня Вашего первого письма. Не то, что Вы сами поставили смеющуюся Людмилу в кавычки, тем самым приглашая и меня это сделать. Нет, нет, мои ощущения сложнее. И если я в чем-нибудь разочарован, то это только в том, что мне Ваши переживания казались издали более возвышенными, чем на самом деле. Людмила чудесно и обаятельно смеялась, и я хотел бы, я думал, что горе ее и все мучительные трудности, все пережитое ею за долгие годы, - все это будет светиться тем необычным и чудесным светом, отличающим поэтическую, содержательную натуру, какой Вы являетесь передо мной в Ваших чудесных письмах.

      В наш хороший, "пространственный" роман, существованию которого должен был радоваться каждый Ваш настоящий друг, а не ревновать, подобно Вашему мужу, в этот роман вкралась горькая нота.

      В поисках простого человеческого счастья нельзя губить свою душу, нельзя унижать себя и других, как это Вы сделали; нельзя метаться из стороны в сторону, поддаваясь соблазну дешевого оригинальничания.

      Все, что Вы мне описали, свидетельствует лишь о том, что Вы просто плохо знаете и себя и людей. Странно, что неумение определить свои подлинные чувства Вы возвели в некий образ жизни и мышления, в систему взаимоотношений. Не зная, для чего Вам это нужно, Вы чуть ли не из спортивных помыслов увлекаете человека. Не зная, любите ли Вы его, Вы отдаетесь ему. Не зная будущих путей Ваших взаимоотношений, Вы сходитесь с ним для брачной жизни. Измучив человека довольно оригинальной системой обращения, происшедшего только от того, что Вы не знали, заслуживает ли он Вашей любви и доверия, Вы, после того как он Вас покинул, рискуя своей жизнью я жизнью будущего ребенка, бросаетесь в путь за ним, за этим человеком, отцом Вашего ребенка. И сейчас, устав от надуманной Вами же борьбы, Вы склоняетесь перед фактами, каковые неумолимо существуют.

      Извините меня, мой странный друг, за то, что Ваши мучительные переживания, Вашу боль и слезы, Ваши физические муки я так сухо и, может быть, жестоко вложил в простую, до ужаса простую схему. Но Вы не сможете меня опровергнуть, потому что всю свойственную Вам романтичность и поэтичность, которая Вас не покидает даже при описании по сути дела этически отталкивающих вещей, Вы сами