страница 6

хочу с Вами говорить!

      Вы - жестокий и несамокритичный друг! Вспомните Ваши знаменитые многомесячные паузы, перевернувшие мою душу ядом разочарования и печали, заставившие меня оплакивать исчезновение моей Людмилы из моего "жизненного пространства"! Вспомните и прочувствуйте ту поспешность, с какой Вы позволяете себе усомниться во мне. У Вас даже имелись сведения, что я в Москве, хотя я был в Саратове. Плохая у Вас разведка! И уж наверняка предполагаю, что если бы я был в Свердловске с ансамблем, то дал бы знать, несмотря на любые препятствия. Нет, Людмила! Все это не так сложно и лишено каких бы то ни было психологических надстроек. Я не помню, кто из великих людей сказал замечательную фразу: у меня не так много времени, чтобы писать короткие, ничего не значащие письма. К моим письмам к Вам я подхожу глубоко и серьезно. Я к ним должен быть подготовлен душевно и физически. И когда у меня этой подготовки нет, когда голова у меня разламывается от "всяких прочих" усталостей, я Вам не пишу, даже рискуя навлечь на себя Вашу обиду. А у меня именно разламывается голова от всего того, что происходит на нашем творческом фронте. И для того, чтобы я имел возможность Вам, как другу, поведать множество своих мыслей и настроений, я должен сам их собрать, сконденсировать хотя бы в какую-то примерно стройную схему. Слишком часто в нашей жизни личное стало зависеть от общественной атмосферы. Ваше письмо от 1 февраля, такое нежное, ароматное, проникнутое глубоким доверием ко мне, требовало и соответствующего ответа. Для этого мне надо было бы отделить свою душу от всех внешних впечатлений, от всех бурных событий, пробежавших новой грозой и ливнем на нашем творческом горизонте. Мне нужно было бы погрузить себя в Вашу жизнь, в Ваши думы и чаяния, отдать свою душу Вам, забыть дикий вой дерущихся, сумятицу мелких инстинктов и самолюбий, страшную силу новых, далеко не осознанных мыслью и чувством постулатов и проблем высокой политики в искусстве и творчестве, к которому я имею честь или несчастье принадлежать. Признаться, я такого отделения души своей в этой обстановке не смог сделать, как и не смог отрешиться для Вас от окружающей жизни. Вот чем, главным образом, и объясняется задержка моего отклика на Ваше письмо. И сейчас я пишу Вам потому, что Ваше сегодняшнее письмо просто заставило меня поторопиться, чтобы не создавать в Вашей душе никаких поводов для ненужных догадок и сомнений.

      Сложный Вы и противоречивый человек! Мне всегда нравилось Ваше парение, отмечавшее Вас как художественную натуру. С тех первых писем, когда зародилось мое большое и удивительное любопытство к Вам, я почувствовал в Вас чудесного представителя нашей молодежи, для которой я отдал весь пыл своего творчества, все лучшее, что было в моем даровании. "Смеющаяся Людмила" - это был почти полный синоним всего моего творчества. В Вас я видел стык мой с жизнью, связь мою с душой молодежи. Смотрите! Из всей громадной моей переписки довоенных лет осталась только переписка с Вами. Сколько разных чувств и ощущений она вызывала во мне! От почти шального и опьяняющего романтического приключенчества (чудесные и никогда не забываемые поиски Вас в лабиринте студенческого городка, гостиница, музыка!) через светлую радость одного лишь восприятия Вас и всего Вашего, через тоску по Вашим письмам, когда Вы исчезли в кошмарном бреду военного времени, через самые письма, полные большого и содержательного общения - к прекрасной и особенной по духу дружбе, а, может быть, и... любви, не знающих никаких целей, никаких интересов, кроме целей и интересов возможно жаднее, возможно глубже пить из этого чистого, не загрязненного ничем и никем родника чувств, настроений и мыслей. Я уже Вам когда-то раньше