страница 9

если он останется у меня почти совсем беспризорным, с такими больными нервами - [на попечении] моей бесхарактерной мамы. Он совершенно не слушается бабушки, меня же не бывает целыми днями дома, а Татьяна доводит его до бешенства своей манерой дразниться. Я чувствую, что ему нужен покой и отцовское влияние. Не лучше ли будет для него, если я отдам его сейчас отцу?

      Второе. Я на пороге, возможно, больших перемен в моей жизни. У меня появился новый друг, который полушутя, полусерьезно все время предлагает мне стать его женой. Я не знаю, как поступить. С одной стороны, тяжело жить одинокой и не совсем старой женщине, с другой - страшный пример моих прошлых разочарований. Те же противоречия и в моем новом друге. Главное - я не верю в него. Он из интеллигентной семьи, по образованию юрист, неудачник, как и я, одних со мной лет, интересен,- любит и глубоко чувствует музыку и т. п. Его недостатки: любит выпить, прихвастнуть, избалован женщинами. Не могу заставить себя верить ему, хотя он сейчас со мной довольно прост. И вообще в нем странное сочетание изысканного с вульгарным. Не знаю, как мы встретимся после моей поездки, но хочется знать Ваше мнение и Ваш совет (до встречи). Он настойчив, и я иногда боюсь его.

      Вот о чем я хотела говорить с Вами при встрече. В письме и половины не передашь того, что чувствуешь. Но я верю в Вас и знаю, что Вы поможете мне разобраться в этом лабиринте. Я жду Вашего письма с большим нетерпением и тревогой. Только не посылайте его "авиа", пошлите лучше заказным или простым.

      Как все в мире неустойчиво и неверно! Только наша чудесная дружба неизменна!

      Люблю Вас и нежно целую.

      Ваша Людмила

     

        Старая Руза, 26/IX-1950 г.

      Милый мой друг! Я пишу Вам из Дома творчества Союза композиторов в Старой Рузе, находящейся в 100 км от Москвы, куда я стал частенько удирать для работы. Здесь чудесно, и работа превосходно спорится.

      Передо мной специально взятые из Москвы Ваши письма: одно от 25 апреля из Бобровки, одно от 3 июня, открытка от 26 июня из Ленинграда, письмо от 2 июля из Ленинграда. Дальше - молчание. Теперь я хочу объяснить Вам, что произошло. После получения Вашей открытки я написал Вам в Ленинград. На это письмо Вы ответили мне письмом от 2-го июля, в котором обратились с просьбой выручить Вас из стесненного положения. Но бросили простое письмо в ящик только 4-го, а я его получил только 7-го (почтовые штемпели свидетельствуют об этом).

      B письме Вы предупреждали, что 7-го вечером уезжаете домой. Таким образом, я был совершенно лишен возможности выполнить Вашу просьбу, к чему был готов с полной душой и радостью Вам служить. Но так как Вы не знали, что Ваше письмо таким роковым образом поздно до меня дошло, то Вы могли подумать бог знает что. Судя по тому, что я потом от Вас ничего не получил, могу заключить, что Вы на меня обиделись. Я долго собирался написать Вам, но за работой, очень усиливавшейся в связи с тем, что решил ехать на юг в августе, я так и не осуществил своего намерения, а Вы тоже не написали мне хотя бы обидчивого письма. И вот сейчас в тиши Старой Рузы я хочу Вам написать.

      Может быть, Вы и не помните уже содержания Вашего большого и грустного письма от 25 апреля. И, может быть, многое уже изменила жизнь в Ваших мыслях и настроениях (дай бог!). Но в этом письме, наряду с описанием всех тяжестей жизни, есть одно место, невольно перекликающееся с рассказом о Вашей новой встрече с человеком, предлагающим Вам стать его женой. Немногим более двух месяцев отделяют эти два письма: одно из Бобровки, другое из Ленинграда. В первом Вы пишете о страшном разочаровании в человеке, прикинувшимся Вашим другом и оказавшимся жуликом. Во втором Вы робко хватаетесь за "новое", со всем