страница 20 |
|
Исаак Осипович
22.VI.1951 г. Дорогая Людмила! Теперь моя очередь рассказывать Вам о моих угрызениях по поводу моего молчания. Я давно получил Ваше письмо. Некоторое время меня действительно не было в Москве. А некоторое время на меня напало какое-то тупое нежелание что-либо делать, даже писать кому-либо. Не хотелось разглашать мыслей, которые были не оформлены, но которые были не добры и не спокойны. Признаюсь, что причиной этому послужили дела на нашем музыкальном фронте в связи со статьей в "Правде" насчет оперы "От всего сердца". Она на меня произвела очень сильное впечатление. Вы - это тот человек, которому я не мог написать письма, не коснувшись своих переживаний. От Вас я не мог бы их скрыть, как и не мог бы удержаться от изложения тех тяжелых и, может быть, ошибочных мыслей, которые во мне бродили. И мне не хотелось их высказывать даже Вам, пока они либо не покинут меня, либо не сделаются спокойными и привычными. Я подчеркиваю - даже Вам - потому что я полностью разделяю те прекрасные строки Вашего последнего письма, где Вы пишете о нашей дружбе и наших отношениях. Спасибо Вам за эти строчки, глубоко меня взволновавшие. Должен Вам рассказать, как недавно я снова погрузился в воспоминания ушедших лет. Дело в том, что множество писем моей личной переписки лежало у меня в ящиках моего бюро без особого порядка, способствуя ощущению чего-то грузного, пыльного, мешающего. Воспользовавшись тем, что с 1-го у меня была путевка в Старую Рузу (где я и сейчас нахожусь), я забрал с собой все пачки с письмами и решил навести в них порядок. Вы знаете, что у меня большая переписка личного характера. Среди нее имеются интересные письма - результат более или менее содержательных отношений, иногда романтически настроенных и т. д. Имеются, так сказать, "законченные дела", а имеются и продолжающиеся. И вот я стал беспощадно откладывать для печки целые ворохи писем, оставляя только важные, интересные - памятники знакомства, дружбы, легкой романтической взволнованности. Мои пачки стали худеть, что меня приводило в радостно-удовлетвренное состояние, как хозяйку, которая избавляется в хозяйстве от занимавшего место ненужного хлама. Но... Ваши письма я подобрал по датам, бережно сложил и спрятал в специальный регистратор, который приобрел для этой цели. Проколол по-канцелярски две дырочки в каждом письме, нанизал на металлические дужки и надписал на корешке регистратора: "Л. С. Р.". Это - неприкосновенно. У Вас нет письма, которым я не дорожил бы, да и мне казалось невозможным уничтожить что-либо из наших разговоров и мыслей, обращенных друг к другу. Можете посмеяться над моей "канцелярией", но усмотрите в этом также и нежное желание сберечь навсегда в полном порядке наши отношения. Но возвращаюсь к начатому. Все труднее и труднее становится работа на творческом поприще. И не потому плохо, что трудно. Не потому плохо, что вырастают все новые и новые задачи, требующие своего осуществления и творческого выражения. Нет! Плохо и мучительно невыносимо то, что никто не знает, какая дорога правильна, что все запутались, боятся, перестраховываются, подличают, провоцируют, подсиживают, меняют каждый день свои убеждения, колотят себя в грудь, сознаваясь в совершенных и несовершенных ошибках. Страшно и невыносимо то, что творческая неудача рассматривается как некоторое преступление. Разве это критика, по поводу которой нас учат, что к ней надо относиться спокойно и умно? Можно ли относиться спокойно к такой критике, когда тебя прибивают к позорному столбу за творческую неудачу, отнимают Сталинскую премию? Ведь Жуковский, автор оперы "От всего сердца", не воровал премии, ему ее дали 70 человек комитета, в котором сидят уважаемые |
