страница 2

моих личных бумаг. А может быть, тут еще и сила странной инерции, которая отодвигала мысли о прошлом в сторону, направляя их на сегодняшний текущий день со всеми его надобностями, волнениями, сложными, подчас мучительными переживаниями и т.д.

      Факт тот, что я не имел возможности до последнего времени прикоснуться к тому разделу моих бумаг, где находится светлое и радостное прошлое. В апреле я по многим причинам и после многих усилий ушел из Ансамбля. В июне я перевез всю оставшуюся там часть мебели, библиотеки и архивы на дачу, приведенную не так давно в полный порядок после военных "изменений". Два приезда на дачу (я на ней не живу) я посвятил разбору бумаг.

      Я снова столкнулся, я снова встретился с тем, что мне дорого. И мне стало очень грустно, что меня забыли те, кто так хорошо ко мне относился. И мне захотелось найти этих хороших людей, которые забыли меня. С огромным трепетом я написал Вам, Юле Суриной (Вы угадали), Симе Калабиной, Гале Зварыкиной1. С огромным волнением я ожидал подтверждения моих писем. Вы меня поймете, Раинька, Вы должны понять все мое желание знать, что все они живы. Я готов был получить холодные, формальные письма, но лишь бы Судьба сохранила дорогих, хороших, некогда любивших меня и все мое - людей.

      Не ревнуйте больше меня к Юле Суриной. Вчера я получил письмо от ее матери. Юля погибла 15 марта 1942 года, попав под поезд, и похоронена в Саратове. Я не буду описывать Вам мою печаль об этом прекрасном человеке, полном глубокой содержательности и светлых желаний. Я понял, почему она не писала мне все это время, почему она не нашла меня и не пыталась найти, хотя найти меня было совсем нетрудно.

      Но мой большой друг, так радовавший меня своими ясными и юными мыслями, тучками грусти и недоуменных глаз, проглядывавших иногда через строчки частых писем, сделавшихся одно время частью моего переполненного делами ленинградского дня? Куда девался он? Куда девались маленькие конвертики? И неужели на последней дате нашего свидания в Новосибирске (свидания неясного, потерянного в деталях в памяти) кончилась дружба, любовная заинтересованность во мне, те чудесные и простые анализы ощущений от моей музыки?

      В Ленинграде звучит моя музыка, московский эфир с утра до вечера переполнен моими произведениями, среди которых есть много нового, значительного. В Ленинграде с огромным успехом шел и идет в течение двух сезонов мой "Вольный ветер", отдельные номера из которого распеваются на всех эстрадных концертах, мотивы которого насвистываются школьниками. Вышла, пусть не очень удачная, картина "Весна" с моей музыкой, имеющей вне картины большой резонанс. Марш оттуда стал маршем не меньшего распространения и силы, чем старый "Марш энтузиастов". Мотив "Журчат ручьи" распевался всюду. Появились такие песни, как "Пути-дороги", появился "Концертный марш", который стал визитной карточкой оркестра Кнушевицкого в Москве и оркестра Минха в Ленинграде. Появился дуэт "Под луной золотой" из моей музыки к фильму "Новый дом". Его особенно полюбил Ленинград.

      И за все это время не вспомнила обо мне та, которая трепетно когда-то следила за каждой моей нотой. Ей не захотелось подать голос дружбы.

      Я был в Ленинграде с Ансамблем в августе 1947 года, выступал десять вечеров в Саду отдыха. Видела ли Рая мой огромный успех и тот теплый прием, который мне оказал мой Ленинград?

      Я не видел Раи среди множества моих ленинградских друзей, пришедших ко мне за кулисы пожать руку с приветом и лаской.

      В январе этого года я приезжал в Ленинград посмотреть "Вольный ветер". Видела ли Рая этот переполненный театр, треснувший от оваций, когда со сцены было объявлено о моем присутствии?

      А я ведь бывал в Ленинграде во многих местах.