страница 12

и совсем не признавать за ними того высочайшего качества, какое выяснилось потом, благодаря истечению времени. Мне довелось недавно прочитать старые рецензии на "Пиковую даму". Там очень точно и убедительно отмечался ряд крупных слабостей, хотя не отрицалась общая талантливость музыки. Вам известно, вероятно, как в свое время музык<эальная> общественность нападала на "Ивана Сусанина", как люди разделились на "сусанистов" и "русланистов". Другими словами, высказывание различных точек зрения на музыкальные явления, возможность споров и дискуссий на страницах печати держали композиторов и их произведения на своего рода привязи, делало авторов обыкновенными людьми, которые могут и ошибаться. Глинкинскую музыку могли называть мужицкой, музыку Чайковского - хныкающей и банальной, музыку Скрябина - какофонией и т.д. Не было у современников единой, предначертанной точки зрения. Посмотрите, что происходило и происходит в наше время. Можно ли было несколько лет тому назад выругать Шостаковича? Прокофьева? Нет! Всё было гениально. Было установлено (кем, так и неизвестно), что они гениальны и их произведения, всё, что выходило из-под их пера, не подлежало иной оценке, кроме положительной. Можно ли было написать в газету иное мнение? Нет, нельзя было. А в это время в редакциях и на радио лежали тысячи писем, протестовавших против этой "гениальной" музыки. Прокофьевская грудь увешана пятью медалями Сталинск<эих> премий, Шостаковическая - тремя или четырьмя и т.д. Что же удивительного в том, что в один прекрасный день на этих людей обрушивается удар, срываются с них все одежды, весь блеск наряда, и они, голые, предстают на посмешище народа? Этого бы никогда не было, если бы эти люди не находились в положении постоянной непогрешимости. Чайковского и Глинку, Мусоргского и Скрябина можно было критиковать, а Прокофьева - нет.4

      А.В.Александрову было присвоено прилагательное "выдающийся композитор", в то время, как, справедливо говоря, ничего, кроме двух хороших песен, каких у нас много, он не создал. Но посмеет ли кто-нибудь написать, что покойный был, прямо скажем, весьма посредственный музыкант и очень хороший хоровой регент? Вот этот уклад нашей общественности, состоящий из предначертанных мнений, оценок, эпитетов, страшно вредит искусству, сковывает его, лишает воздуха. Мы, как китайские болванчики, кланяемся то направо, то налево, то вверх, то вниз. Я понимаю, что существует громадная и важная политика, что она дает какие-то генеральные направления во всем. Но в искусстве должна быть свободная, большая дискуссия, возможность агитировать за любое мнение, основанное на честных и убедительных доводах. Этого у нас нет, и оттого страдает искусство, оттого оно не может расправить крылья. По каким нудным и точно размеченым дозировкам идет у нас критическая рецептура! А между тем постепенно накапливается живое, человеческое, разумное отношение, годами не могущее прорваться наружу, и приводит оно к взрывам, катастрофам, огромным кризисам и человеческим мучениям. И иначе не может быть, потому что это разумное рано или поздно должно взять верх. Так получаются все эти кампании по борьбе с формализмом, натурализмом и прочими измами. А народ, оказывается, давно ведет эту борьбу: он не желает слушать плохие сочинения, он выключает радиоприемники, он пишет протестующие письма и т.д. И если бы этому настоящему, не искусственно созданному общественному голосу всегда давался выход наружу, то никаких формализмов не было бы; они задохнулись бы в народном пренебрежении. А мы ждем, ждем, пока раздастся трубный глас "сверху", дадут нам очередной нагоняй, и тогда машина завертится в обратном порядке. Кто хвалил Шостаковича? Такой-то и такой-то? Вон его! Ату его! Кто два