страница 38

Ваше письмо и, тронутый его теплотой, спешу Вам написать те несколько слов, которые уверят Вас в моем нежном ответном чувстве к Вам, да и нужно ли Вам мое подтверждение? Учтите, Люда, что в жизни культурные люди (а я себя, извините, причисляю к ним) не смиряются с грубостью, не прощают или не не прощают ее, а просто уходят подальше от нее, избавляют себя от нее. То обстоятельство, что я глубоко по-дружески и по-товарищески реагировал на Ваши "вспышки", уже само по себе должно Вам сказать, что я во всяком случае понял Вас и не собираюсь делать никаких "катастрофических" выводов.

      У Вас много хорошего и честного в душе и сознании и... я просто привык к Вам, привык к Вашей неудовлетворенности, искательству хорошего и ценного, к Вашей наивности и неуравновешенности. Вы и меня не пощадили в желании быть правдивой и искренней. И это очень хорошо. Но одну ошибку Вы сделали: Вы подошли ко мне со всеми мерками Ваших отношений к окружающим Вас товарищам и сверстникам. А этого не должно было быть по двум главным причинам:

      1) Я лучше их, старше и интереснее (извините за "хвастовство").

      2) Ваши отношения и чувства ко мне должны были бы лежать в Вашей душе как-то особо, отдельно, не смешиваясь ни с чем и ни с кем. Согласны ли Вы со мной, Люда? Ведь правда, что это в Вас должно было быть совсем особым, непохожим ни на что, потому что и возникло оно ведь не на обыденной почве?!

      Ни мнительность Ваша, ни подозрительность не должны были управлять Вашими мыслями обо мне. Это не то и не так. И, пожалуй, это единственная горечь, которая остается у меня от Ваших предыдущих писем. Ну -и на этом кончим наш "конфликт".

      Так пишите мне большое и хорошее письмо, которое Вы мне обещаете. Я буду его ждать. Сейчас отбываю снова в Рузу. Особенно значительного ничего не сочиняю. Много работы предстоит впереди, осенью, когда приеду из Мацесты, где буду ваннами лечить свой эндартериит (не работает в должной степени правая нога).

      Будьте здоровы, отдыхайте хорошо и знайте, что в Москве я обязательно всё-таки поймаю Вас и хорошенько "отдеру" за всё.

        Ваш И.Д.

        Москва, 23 декабря 1953 г.

      Дорогая Людмила! 10 октября поздно вечером я приехал из Сочи, где в течение 35 дней лечил свою болезнь (эндартериит). Хожу с палкой - ходить трудно. Болит правая нога, пульсация крови в которой до и после лечения равна нулю. Вот какие дела! Но еще более плохие дела, как я вижу, у Вас.

      "Ужасно ровное душевное состояние сейчас и... как-то ничего не поднимается внутри, чтобы писать, говорить, думать"...

      Э, друг мой, надо с Вами поговорить, рассмотреть Ваши глаза (хоть и под очками), взять Вас нежно за руку и прикоснуться к Вашей душе, если позволите.

      Напишите мне Ваш недельный распорядок - утро и вечер. Я приспособлю свой к Вашему. Обязательно надо повидаться. Тогда и поговорим обо всем.

      Подумать только: Вы кончаете институт, скоро будете инженером. А давно ли я встретился у метро "Площадь Революции" с юной первокурсницей, написавшей мне письмо о "Кубанских казаках"?

      Время летит...

      Так жду Вашего письма.

      С самым искренним и нежным приветом

        Ваш И.Д.

     

        Москва, 1 февраля 1954 г.

      Спасибо Вам, Люда, за Ваше поздравление. То, что Вы вспомнили о моем дне рождения, свидетельствует:

      а) О Вашей хорошей памяти; б) о некоторых остатках душевного ко мне расположения. А я уже думал, что пункта "б" давно в природе не существует. Это (правда, только отчасти) послужило причиной того, что, будучи в Ленинграде от 20-го до 22-го, я не дал Вам знать.

      И письмо Ваше из Рязани, в котором наличествует ставшая у Вас частой формула "мне нечего писать сейчас", настраивает меня на убеждение в чересчур большой далекости Вашей от меня и "моего