Исаак Дунаевский: Эту радость я вижу вокруг |
Страница 6 из 9
В то время имя Сталина звучало везде, и славословие в его адрес было нормой жизни. Деятели культуры, по своей воле или по необходимости, сочиняли музыку, стихи, прозу, посвящённые вождю, или, по крайней мере, упоминали о нём. Делал это и Дунаевский. Но к сталинской теме композитор был индифферентен, и петь панегирики кумиру было не в его характере. Он написал три песни. Первую -- хоровую «Кантату о Сталине» (1938 г.) на стихи М. Инюшкина заказал нарком Ежов. Она получилась стереотипная, скучная и совсем не понравилась вождю. Две другие песни лирического характера. О них композитор упоминает в письме к Р. Рыськиной: «Между делом я написал две песни, посвящённые 70-летию Сталина: «Письмо матери» и «Окрыляющее слово». Они произвели переполох по своему неожиданному решению темы… Как же в самом деле поступить чиновникам с песней, где старая мать пишет Сталину письмо из Руана и говорит: “ И пусть вы не верите в бога, но я каждый день, признаюсь, в своей комнатушке убогой за ваше здоровье молюсь”. Как быть с простотой песни, которую профессор Гнесин публично назвал классической? А где громкие аккорды в басах, как к примеру у Короля и Шута? И вот в то время как публика орёт “ бис“, на радио снимают эти песни с праздничных передач и вот уже больше недели советуются в ЦК партии, как поступить с богом».13 В начале 50-х годов обе песни включила в свой репертуар К. Шульженко. Обстановка, в которой композитору приходилось жить и работать, вынуждала лавировать и приспособляться. В 1940 г. он «покаялся» на страницах газеты «Вечерняя Москва» за излишнее увлечение джазом в к-ф «Моя любовь». На печально известном «Совещании деятелей советской музыки в ЦК ВКП (б)» (1948г.) поддерживал разговоры о вреде «формализма» и т.д. Позднее Дунаевский откровенно признался: «Я, будем говорить грубо, “благополучный человек”, имеющий в жизни всё, что может иметь человек, – славу, деньги, положение... Да, я благополучно сижу на пороховой бочке... Удивительные способности мои к подобной жизни зиждятся на моем неиссякаемом оптимизме... А знание людей, с которыми приходилось и приходится сталкиваться, порождает умение лавировать с большими или меньшими потерями вот уже в течение более чем 15 лет среди разных бурь и подводных рифов». Но были случаи, когда композитор не мог позволить себе поступиться своими принципами. В январе 1953 года к заключительной фазе продвигалось дело о «врачах-вредителях» (среди арестованных был и профессор Лев Дунаевский – кузен композитора). Существуют доказательства того, что эта акция была задумана Сталиным как преамбула к советскому варианту Холокоста. По указанию вождя составили «Письмо в редакцию “Правды”», которое должны были подписать виднейшие деятели культуры еврейской национальности. Письмо начиналось словами: «Ко всем евреям Советского Союза». В нём говорилось об «убийцах в белых халатах», опозоривших советских евреев. А те, в порыве искупления вины, просили о массовой депортации на просторы Восточной Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера. Начался сбор подписей. Известно, что среди подписавших это письмо был М. Блантер, а среди тех немногих, кто категорически отказался поставить подпись -- И. Дунаевский.15 Отметим также, что в Союзе композиторов Дунаевский имел репутацию человека прямого и резкого: «В творческих вопросах в музыке я беспощаден. Эту беспощадность я заработал всей своей жизнью… При всех страшных рассказах обо мне и моей резкости, при всех личных обидах на меня, собрание композиторов, людей индивидуально настроенных… раздираемых злобой и ненавистью, единодушно голосует и аплодисментами встречает избрание в председатели самой трудной и многочисленной секции Союза самого резкого и непримиримого человека – Дунаевского». Почему же “непримиримый человек” Дунаевский продолжал писать радостные опусы в то время, когда шли «показательные процессы», выявлялись «враги народа», множились ужасные факты об арестах и исчезновении людей (в том числе, хорошо ему знакомых)? |
|||||||||||
